Фламандская доска

30.12.2019 Лесоматериалы

Фламандская доска (1994)

Inside That Buzzworthy ‘Top Gun: Maverick’ Trailer

Kevin Smith recaps how Tom Cruise and the exhilarating Top Gun: Maverick trailer became the talk of Comic-Con.

More Like This

A skeptical professor visits a remote British estate to debunk allegations of psychic phenomena, but soon finds himself haunted by a ghost from his own past.

When Marie-Louise goes to meet her lover Jean-Paul, who is arriving in Paris on his military leave, she goes to the wrong train station. Marie-Louise and Jean-Paul spend the next 24 hours running around the city looking for each other.

Story of two female Manhattan book editors fresh out of college, both finding love and themselves while frequenting the local disco.

An ancient Danish story of evil, power and human spirit, that subsequently inspired William Shakespeare on his tragedy — Hamlet.

Two con artists’ plan to steal enough for a house are twisted when a pretty girl enters the picture.

Mary Lindell works for the French Red Cross in Occupied France during World War II and helps allied soldiers who have been shot down to escape to the unoccupied side. Her activities are . See full summary »

A man marries an heiress for her money even though he is actually in love with her friend.

A recently orphaned young woman goes to live with eccentric relatives in Sussex, where she sets about improving their gloomy lives.

Whilst on holiday on the English coast in Norfolk, Commander Adam Dalgliesh becomes embroiled in the hunt for the serial killer — The Whistler — amidst a backdrop of mystery and intrigue . See full summary »

While matchmaking for friends and neighbors, a young 19th-century Englishwoman nearly misses her own chance at love.

A recently released ex-con gets involved in a fake kidnapping scheme that turns very real.

A bright, pretty and determined young girl named Anna Lee quits the police department in search of adventure, and joins a small and somewhat stuffy detective agency, whose members don’t . See full summary »

While restoring an old painting showing a woman and two men playing chess, Julia discovers the text «Who killed the knight» underneath the paint. The owner of the painting tells her that one of his forefathers was killed, the painting might identify the murderer. When Julia’s friend is killed she understands that there is more to it. She consults Domenec, a chess genius who reconstructs the game from the painting. With any piece he takes, somebody dies. Written by Radboud Bruinsma

Plot Keywords:

Certificate:

Parents Guide:

Release Date:

Also Known As:

Filming Locations:

Company Credits

Production Co:

Technical Specs

Aspect Ratio:

Did You Know?

Frequently Asked Questions

User Reviews

«Uncovered» is based on Arturo Pérez-Reverte’s novel «The Flanders Panel». Julia Darro, a young art historian and restorer from Barcelona, is working on a fifteenth-century Flemish painting called «The Game of Chess», when she discovers a painted-over message reading «Quis Necavit Equitem?» (Latin for «Who killed the knight?») Julia begins to research the painting’s background to discover the meaning of this inscription, and discovers that it relates to a 500-year-old murder mystery. She realises that the solution to the mystery is connected to the chess game being played in the picture, and knowing little of the game herself recruits Domenec, a talented local chess player, to assist her. Julia and Domenec, however, realise that they are in danger, as several people connected with their research are also murdered.

The central mystery is an intriguing and ingenious one, and well developed, although I could spot the identity of the murderer well before this was announced on screen. There are no really outstanding acting performances, but the lovely Kate Beckinsale makes a charming heroine (although I could never work out why she sneezes so much). Kate is one of the few actresses who can get away with wearing her hair boyishly short and still look strikingly beautiful.

One criticism I have heard is that although the main characters are all supposed to be Spanish they all speak English without foreign accents. This, however, is not something which has ever worried me. The use of native British or American accents to represent foreigners’ use of their own native languages is something I find perfectly acceptable. Charlton Heston’s El Cid, for example, was also a Spaniard, and nobody complains that he speaks English like an American rather than like Manuel in «Fawlty Towers».

This is one of the few films to take an interest in chess and art history, two rather intellectual pursuits, and it does so in such a way as to make both those subjects seem interesting, even glamorous, featuring a romance between a beautiful young art historian and a handsome chess genius. It makes good use of its setting, with some wonderful views of the city of Barcelona, especially the architecture of Antoni Gaudi. (One of the characters lives in an apartment in Casa Batlló, and Julia and Domenec first meet in Park Güell).

Although this film was an Anglo-Spanish co-production, and stars a well-known English actress, it is curiously unknown in Britain. Although it is nearly twenty years since it was made, I have never seen it on television here, and it is available on DVD in the US but not in the UK. Yet it is, I think, a film which deserves to be better-known. 7/10

«Фламандская доска», или кто убил рыцаря.

«Всевышний направляет руку игрока.
Но кем же движима Всевышнего рука. »

Есть какая-то особенная прелесть в том, чтобы в дождливый серый мартовский вечер, укутавшись теплым мягким пледом и заварив ароматный чай, погрузиться с головой в захватывающую, интригующую, детективную историю, в которой историческая загадка таинственным образом переплетается с шахматной игрой. Прибавьте к этому интриги мира искусства и испанские кулисы – все это «Фламандская доска».

Первый раз эта книга попала мне в руки лет десять назад. К этому времени я прочитала одно произведение Артуро Перес-Реверте – «Кожа для барабана, или Севильское причастие» – и была уже по уши влюблена в автора (в литературном смысле слова, конечно), поэтому все последующие его книги ждала с особым нетерпением. «Фламандская доска» на тот момент превзошла все мои ожидания и стала одной из любимейших книг.

«Мир не так прост, как нас пытаются заставить думать. Очертания нечетки, оттенки имеют огромное значение. Ничто не бывает только черным или только белым, зло может оказаться переодетым добром, безобразие — замаскированной красотой, и наоборот. Одно никогда не исключает другого. Человеческое существо может любить и предавать любимое существо, и его чувство от этого не становится менее реальным. Можно быть одновременно отцом, братом, сыном, любовником, палачом и жертвой. 〔… 〕Жизнь — это неясное приключение на фоне размытого пейзажа, пределы и контуры которого постоянно изменяются, движутся, где границы — это нечто искусственное, где все может завершиться и начаться в любой момент… 〔… 〕Где единственная реальность — абсолютная, осязаемая, бесспорная и окончательная — это смерть».

Есть книги, которые читаешь из-за сюжета, есть такие, которые привлекают особой интересностью и поучительностью, а есть те, которые любишь за язык изложения: легкий, элегантный, красивый, который, как музыка ложится на душу. Авторов, сочетающих все уровни привлекательности, немного, в моей системе измерения их несколько, и это именно то, что объединяет в моей библиотеке Акунина и Перес-Реверте.

Каждая его книга – это приключение, но очень утонченное, изобилуещее историческими деталями и знаниями в самых разных сферах – от старинных книг до мореходных инструментов. Недаром Перес-Реверте называют «Дюма нашего времени». Кто-то очень красиво и очень точно сказал о нем: «Артуро Перес-Реверте — человек эпохи Возрождения, вечный скиталец по книжным морям, случайно приставший к берегам нашей эпохи». От отца он унаследовал любовь к путешествиям, от деда — библиотеку в пять тысяч томов. Будучи военным корреспондентом, он побывал в ряде африканских стран, где его два раза объявляли пропавшим без вести, вел репортажи из горячих точек мира, но все же сумел сохранить в себе любовь к букве и посвятил себя художественной литературе. «Журналист, солдат, мистик, гроссмейстер, моряк, книгочей, аристократ, хакер, пират, сыщик, искатель приключений — все это Артуро Перес-Реверте». Ну, настоящий ~~полковник~~ кабальеро!

«Все сущее — это шахматная доска, составленная из клеток дней и ночей,
на которой Судьба играет людьми, как фигурами».

Вы играете в шахматы? Мое знакомство с ними началось и закончилось лет в шесть, когда папа героически решил привить мне свою любовь к этой величайшей из игр. Терпения у него хватило ненадолго, но общее понятие о том, какие существуют фигуры, как их расставлять и как они ходят, осталось у меня по сей день. Но даже если вы никогда раньше не сталкивались с шахматами, не знаете, что такое ферзь и как ходит конь – вам будет не менее интересно читать книгу. Более того, вы пройдете курс молодого бойца по шахматам и как минимум заинтересуетесь этой игрой. Ведь в определенный момент шахматные фигуры превращаются в реальных персонажей, и съеденная пешка означает чью-то прерванную жизнь.

«…игра в шахматы и правда является своеобразным суррогатом войны. Но в ней есть и еще одна подоплека… Я имею в виду отцеубийство. 〔… 〕Ведь речь идет о том, чтобы устроить шах королю, понимаете… То есть убить отца. Я бы сказал, что шахматы связаны не столько с искусством ведения войны, сколько с искусством убивать… 〔… 〕Изобрел ли человек шахматы, или же только открыл их? Может быть шахматы — это нечто, что было всегда, с тех пор как существует Вселенная. Как целые числа».

Представьте, мирная, на первый взгляд, ничем не примечательная картина, отданная на реставрацию, скрывает под слоем краски загадочный вопрос, который переворачивает обыденную жизнь всех причастных лиц и дает начало расследованию загадки протяженностью в пять веков.

«То была бытовая сценка, выписанная до мельчайших подробностей со скрупулезным, прямо-таки дотошным реализмом, свойственным художникам пятнадцатого века: один из тех интерьеров, при изображении которых, пользуясь новой для тех времен техникой — маслом, великие фламандские мастера заложили основы современной живописи. Главными персонажами картины были двое мужчин среднего возраста и благородной наружности, сидевшие друг против друга за шахматным столом, на котором разыгрывалась партия. На втором плане справа, возле стрельчатого окна, обрамлявшего дальний пейзаж, дама, одетая в чёрное, читала книгу, лежавшую на коленях».

Название «Фламандская доска» тоже многослойно. Автор намекает одновременно на картину XV века голандского художника Питера ван Гюйса и шахматную доску с незаконченной партией, изображенной на ней. Писатель очень подробно описывает полотно, приводит исторические и хронологические справки о живописце и героях картины, вдыхает жизнь в историю, которой не одна сотня лет и. оказывается, что все это лишь игра его воображения! Перес-Реверте настолько реалистично и, казалось бы, научно описал все исторические события, что я была искренне в недоумении, когда выяснилось, что подобной картины и в помине не существует. Вернее, в интернете можно найти изображение к созданному автором шедевру, но это картина, которая была написана специально для фильма, снятого по мотивам книги. Более того художник ван Гюйс, или Pieter Huys, хотя и существовал на этом свете, родился на сто лет позже описанных событий.

Однако, читая эту книгу, хочется сказать только одно: «Ах, обмануть меня не трудно. Я сам обманываться рад!» Особенно, когда это делают так красиво, так элегантно и так умно.

«А ты, Хулия, прекраснейшая из прекрасных, ты, стоя перед нашей пресловутой картиной, задумывалась когда-нибудь, где ты находишься — вне или внутри нее. »

Рецензии на книгу Фламандская доска

#БК_2019 (Книга, написанная после вашего рождения)

Наконец-то я добралась до этой книги. Замечательный роман для отдыха, который в то же время не оставляет впечатления пустоты. Вообще детективы, замешанные на секретах, спрятанных в произведениях искусства, невероятно увлекательны. Если автор, конечно, умело берётся за дело. У Переса-Реверте однозначно получается. Возможно, развязка романа кому-то может показаться не слишком впечатляющей, но в целом она вполне логична.

Реставратор Хулия занимается картиной Ван Гюйса «Игра в шахматы» (или «Фламандская доска»), и случайно обнаруживает под слоями краски скрытую надпись. Эта находка, с одной стороны, увеличивает в разы потенциальную стоимость картины, а с другой — словно приглашает поломать голову над событиями пятисотлетней давности, ведь картина, по сути, оказалась закодированным посланием, оставленным художником на шахматной доске. «Кто убил рыцаря?» Хулия не может устоять перед соблазном и решает докопаться до истины, для чего ей необходимо разобраться в расстановке фигур на «Фламандской доске».

Средневековая шахматная партия неожиданно находит своё продолжение в современности. Сюжет картины словно выходит за пределы полотна, чтобы включить в свою реальность и зрителей, сделать их непосредственными участниками игры. Игры жестокой и опасной.

Ещё один качественный арт-детектив от Переса-Реверте, совсем не хуже «Клуба Дюма. »

Прекрасное погружение в магию игры, отголоски прошлого и замечательный язык — это кратко о всей книге.

А если углубляться, то боюсь я не создам в рецензии такую же пленящую атмосферу, как автор в книге. Поэтому просто попытаюсь донести свои мысли.

Итак, казалось бы — обычная картина. Один из многих шедевров великих, еще одно изображение, которое переносит в другую эпоху. Но одна надпись решает все. Во-первых, что же значит надпись, зачем художник ее нанес? А во-вторых, есть ли в принципе подтекст?

Так что, кто же убил рыцаря?

Я была уверена, что по косвенным признакам вместе с автором отправлюсь в путешествие, буду искать ключик и надеяться на победу. Но признаюсь, я стала всего лишь наблюдателем. Прямо как в детстве. Я вижу доску, вижу ходы, но я не вижу тот мир,в который погружаются шахматисты. Но для меня существует иная магия. Магия наблюдения. Я тогда с замиранием сердца смотрела на шахматные бои, и теперь читая преставляла рыцарей, которые мячами сносят головы пешкам, коней, которые уверенно двигаются к победе, и ладьи, которые благодаря рокировке своими телами защищают монарха. Это было прекрасно.

А вот ужастным стало то, что старинная картина и партия на ней, преобрела новый вид. Убийства на доске стали больше, чем игрой — умирают люди. Вот тут мое серце дрогнуло. Я не поняла, как человек, который способен придумать шикарнейшую партию, способен на такие изощренные преступления. Я недоумевала. И сейчас недоумеваю, даже узнав финал. Для меня игра опошлилась, стала жестокой и неправильной. Плохо, когда так. Но, в то же время я согласна с тем, что и гениально.

Как ни странно, единственный персонаж, в которого я и правда влюбилась, стал Муньос. Вот не знаю, нравится мне он. Так человек, который не от мира сего, полностью в себе,в игре, в илюзорной партии,в которую играет всю жизнь.

Финал несколько все таки разочаровал. Мне хотелось большего. Я была в предвкушении, а автор быстренько все свернул. Осталось какое-то недопонимание.

Но из всего, я больше всего жалею, что не способна просчитывать ходы, смотреть на несколько шагов вперед и анализировать так, как герои. Мне хотелось бы вместе с ними разложить партию и понять весь поток мыслей, но к сожалению, в жизни я способна лишь передвигать фигуры и заглядывать максимум на 1-2 хода. Грустно. Но с другой стороны, я умею любить шахматы, и именно поэтому книга стала в минимум два раза ярче и интереснее для меня.

Теперь на очереди фильм. Подождем немного и можно будет посмотреть)

Quis necavit equitem.

Казалось бы, какая разница, кто и кого убил пятьсот лет назад. Но что прикажете делать, когда череда странных и, в общем-то, бессмысленных убийств следует за обнаружением скрытой под слоем краски загадочной надписи на картине? Удивительно, но главную героиню не останавливают даже угрозы. Хулия, во что бы то не стало, хочет выяснить, кто же всё-таки убил рыцаря. И ван Гюйс даёт подсказку даже спустя века. Ключ к разгадке таится в шахматной партии, которую разыгрывают герои его картины. И самое интересное начинается, когда фигуры сходят с полотна в реальную жизнь, в настоящее время. Как далеко зайдет эта игра.

Браво, Артуро Перес-Реверте! Мне ни минуты не было скучно, хоть и о шахматах я практически ничего не знаю. Для меня все люди, которые просчитывают ходы, вырабатывают стратегии — все, без сомнений, гении. И как здорово было наблюдать, как каждый герой романа постепенно увлекается игрой, начинает разбираться в этой загадочной партии. А потом и сами оказываются на черно-белых клетках. Были бы у меня шахматы, непременно следила бы за героями, так сказать, с поля боя.

В книге мне понравилось буквально всё. Шикарная обстановка: антиквары, реставраторы, художники, коллекционеры, гениальные игроки. Живые герои: каждый неповторим, образ и характер каждого чётко вырисовывается в процессе чтения, и вот перед тобой уже не просто описания, а давно знакомые люди, с которыми ты через многое прошел. Ну и, конечно, загадка. До последнего у меня не получалось связать тайну прошлого с ужасами настоящего. Ответ оказался довольно неожиданным, нисколько не банальным, интригующим. Вот бы иметь мозг, способный решать удивительные задачи, но при этом не быть психопатом.

Это было так необычно и здорово, что боюсь читать что-то ещё у автора..

Ой, как здорово) У меня она давным-давно в хотелках, надо срочно за неё браться))

Когда только начал читать «Фламандскую доску», довелось услышать мнение, что данное произведение Перес-Реверте находится где посередине между книгами авторства Умберто Эко и Дэна Брауна. Такое определение тогда обрадовало, так как предполагало, что меня ждет книга не совсем легкая и нацеленная на массового читателя, ищущего в ней отдыха от тяжелых будней, но в то же время и не очень сложная, над пониманием тонкостей которой пришлось бы трудиться несколько недель. Сейчас, после завершения чтения, можно подвести итог, что такие ожидания в общем оправдались, хотя в то же время и вызывает сомнения выбор авторов для описания полюсов, между которыми находится «Фламандская доска». Последний раз книгу авторства Эко брал в руки лет 15 назад, так что о ней остались лишь общие воспоминания, на основании которых сейчас создалось впечатление, что рецензируемой книге далеко до творчества известного итальянца в плане знаний автора, глубины текста, серьезности содержания произведения. Однако это и не развлекательное чтиво, притворяющееся чем-то большим, используя для этого известные факты, гипотезы и вычисления.

Поначалу складывалось впечатление, что мне в руки попал детектив, сочетающий в себе логические задачи из мира шахмат с фактами из истории Средневековья, но где-то в начале второй половины книги стало понятно, что детективная история в ней не главная. Да и шахматные задачи, на попытки самостоятельного решения которых я с удовольствием тратил время, сменились описанием следующих ходов игроков, что вынудило просто следить за развитием партии. А в конце книги отказаться даже и от этого, поскольку движение фигур на доске перестало быть главным в развитии сюжета, притягивающим основное внимание читателя. С приближением к концу на первый план все больше начинают выходить неторопливые описания автора, размышления главных героев о шахматах, музыке, жизни. О многослойности задачи, за решение которой они взялись, о качестве жизни. В финале книга выглядит описанием поисков героями себя, нащупыванием внутренних преград, мешающих сделать шаг вперед, к первой ли победе, к обретению себя или к способности продолжать жить, не обращая внимание на прошлое.

Поэтому понятны жалобы многих рецензентов на сайте, откуда я скачал книгу, на то, что в ней ничего не происходит. Ищущим экшн и привыкшим к стремительному развитию событий стоит, действительно, обратиться к творчеству упомянутого выше Дэна Брауна. Там сполна найдется и хитроумных задач, и игры на опережение, и даже яркого мотива, которого в «Фламандской доске» не хватает. Вместо них в ней есть напряжение на протяжении практически всей книги за исключением, пожалуй, последней главы, когда финал становится предсказуем, и ты просто ждешь, когда преступник раскроет свои мотивы. Есть неторопливое повествование, которое прекрасно подойдет к тем моментам жизни, когда захочется отказаться от постоянной беготни, напоминающей движение белки в колесе. И есть мир искусства, в котором живут главные герои, на фоне утонченности которых особенно резко проявляется грубость, с которой часто приходится сталкиваться в повседневной жизни.

«Фламандская доска» хорошо подойдет для неторопливого чтения, сидя теплым летним вечером у открытого окна. Возможно, после того как будет перевернута последняя страница, читателю даже захочется достать шахматную доску и попробовать сыграть партию-другую. Ведь даже если до этого он никогда не прикасался к шахматным фигурам и имел лишь смутное представление о том, как они ходят, книга вполне способна дать представление об этом и подтолкнуть к тому, чтобы на собственном примере увидеть, как может быть съеден белый конь.

Артуро Перес-Реверте
Фламандская доска

LA TABLA DE FLANDES

Хулио и Роси, адвокатам дьявола, и Христиану Санчесу Асеведо

1. Секреты мастера ван Гюйса

Всевышний направляет руку игрока. Но кем же движима Всевышнего рука.

Неоткрытый конверт – это загадка, содержащая в себе другие загадки. Этот был большой, объемистый, из плотной бумаги, в левом нижнем углу – печать лаборатории. Протянув руку, Хулия взяла его, ища глазами среди кистей и баночек с лаком и красками нож для разрезания бумаги. В этот момент она и представить себе не могла, до какой степени это движение изменит всю ее жизнь.

В общем-то, она уже знала, что находится в конверте. Точнее, как потом выяснилось, полагала, что знает. И, наверное, поэтому не испытывала никаких особенных чувств, пока, распечатав его, не разложила на столе фотографии и не всмотрелась в них, слегка оторопевшая, затаив дыхание. Именно тогда она поняла, что «Игра в шахматы» окажется чем-то большим, чем просто очередной картиной, попавшей в ее руки. Работа художника-реставратора полна открытий и находок – нечто совершенно неожиданное может вдруг обнаружиться в картине, предмете домашней обстановки или переплете старинной книги. Хулия занималась этой работой уже шесть лет и успела приобрести солидный опыт в области мазков, штрихов, подправок, записей и даже фальсификаций. Однако ей еще никогда не приходилось иметь дело с надписью, скрытой под слоем краски. А между тем на рентгеновском снимке картины обнаружились три слова, невидимые глазу.

Хулия нашарила смятую пачку сигарет без фильтра и закурила. Все это она проделала на ощупь, потому что не могла оторвать взгляда от лежавших перед ней фотографий. Никаких сомнений быть не могло: вот она, надпись, – три слова, ясно читающиеся на позитивах рентгеновских снимков размером 30×40. Фигуры и предметы, изображенные на картине – фламандской доске пятнадцатого века, – четко просматривались, призрачно-зеленоватые, во всех подробностях, так же как прожилки древесины и места соединения трех дубовых плашек, из которых была склеена доска, покрытая многочисленными слоями мазков и штрихов, составлявших картину. А под ними, в нижней ее части, эта загадочная фраза, высвеченная рентгеновскими лучами пять веков спустя после того, как чья-то рука вывела ее безупречными готическими буквами:

QUIS NECAVIT EQUITEM.

Хулия достаточно разбиралась в латыни, чтобы понять ее без словаря. Quis — вопросительное местоимение, означающее «кто». Necavit — от глагола «песо», означающего «убить». A equitem — винительный падеж от существительного единственного числа «eques», означающего «рыцарь». То есть фраза значит «кто убил рыцаря», причем это явно вопрос – иначе к чему бы здесь слово quis, придающее ей некую таинственность.

Итак, «КТО УБИЛ РЫЦАРЯ?».

Как минимум это озадачивало. Хулия глубоко затянулась сигаретой, потом, отняв ее от губ, свободной рукой передвинула несколько фотографий на столе. Кто-то – возможно, сам художник – зашифровал в этой картине некую загадку, укрыв ее от людских глаз под слоем краски и лака. А может, надпись сделана позже кем-то другим. Но это могло произойти не более чем через полвека после написания картины. Подумав об этом, Хулия улыбнулась про себя. Ей не составит особого труда установить дату с достаточной степенью вероятности. В конце концов, в этом и состоит ее работа.

Она взяла со стола фотографии и встала. Сероватый свет, проникавший в большое потолочное окно ее мансарды, падал прямо на стоявшую на мольберте картину. «Игра в шахматы», масло, дерево, написана в тысяча четыреста семьдесят первом году Питером ван Гюйсом… Встав перед картиной, Хулия долго всматривалась в нее. То была бытовая сценка, выписанная до мельчайших подробностей со скрупулезным, прямо-таки дотошным реализмом, свойственным художникам пятнадцатого века: один из тех интерьеров, при изображении которых, пользуясь новой для тех времен техникой – маслом, великие фламандские мастера заложили основы современной живописи. Главными персонажами картины были двое мужчин среднего возраста и благородной наружности, сидевшие друг против друга за шахматным столом, на котором разыгрывалась партия. На втором плане справа, возле стрельчатого окна, обрамлявшего дальний пейзаж, дама, одетая в черное, читала книгу, лежавшую на коленях. Привлекали внимание тщательно прорисованные детали, столь характерные для фламандской школы и зафиксированные с почти маниакальной точностью: мебель, украшения, белые и черные плиты пола, рисунок ковра, даже едва заметная трещина на стене и тень от крошечного гвоздика на одной из потолочных балок. С той же точностью были изображены шахматная доска и фигуры, черты лица, руки и одежда персонажей. Тонкость работы поражала еще более благодаря живым и ярким краскам, притушить которые не мог даже потемневший от времени слой защитного лака.

Кто убил рыцаря. Хулия взглянула на позитив рентгеновского снимка, который держала в руке, потом на картину. Ни малейших следов спрятанной надписи. Она осмотрела картину более досконально, с помощью бинокулярной лупы с семикратным увеличением, но также ничего не обнаружила. Тогда, задернув плотную штору, перекрывшую поток света из окна, она придвинула к мольберту треножник с лампой Вуда, чьи ультрафиолетовые лучи, падая на поверхность картины, вызывают флуоресценцию самых старых материалов, красок и лаков, тогда как более поздние делаются темными или черными, почти невидимыми: таким образом становится возможным выявить подправки, произведенные после окончания картины. Однако под лампой Вуда вся поверхность доски – включая и ту часть, где находилась надпись, – светилась одинаково ровно. Это означало, что надпись закрасил сам художник либо это было сделано немедленно по завершении работы над картиной.

Хулия выключила лампу, отдернула штору, и сероватый, как отблеск стали, свет осеннего утра снова пролился на мольберт с фламандской доской, наполнив кабинет, тесный от книг, полок с кистями, банками красок, лаков и растворителей, столярными инструментами, старинным резным деревом и бронзой, подрамниками всех размеров, на полу, на испачканном красками дорогом ковре, повернутые лицом к стене, стояли картины, а в углу, на комоде эпохи Людовика XV, – стереоустановка, окруженная стопками пластинок: Дом Черри, Моцарт, Майлс Дейвис, Сэйти, Лестер Боуи, Вивальди… Из висевшего на одной из стен венецианского зеркала в позолоченной раме на Хулию глянуло ее собственное отражение: волосы до плеч, чуть заметные круги под большими, темными, еще не накрашенными глазами. Хороша, как модель Леонардо, говорил Сесар всякий раз, когда, как сейчас, зеркало обрамляло золотом ее лицо, ma рui bella [1] . И хотя Сесара, пожалуй, следовало считать скорее ценителем эфебов, чем мадонн, Хулия знала, что это утверждение целиком и полностью соответствует действительности. Она и сама любила глядеться в зеркало в золоченой раме: ей начинало казаться, что она находится по ту сторону некой волшебной двери, распахнутой сквозь пространство и время, и оттуда, в образе, воплотившем красоту итальянского Возрождения, смотрит на самое себя, находящуюся по эту сторону. При воспоминании о Сесаре ее губы тронула улыбка. Хулия всегда улыбалась, думая о нем, – всегда, с самого раннего детства. Улыбалась с нежностью, а зачастую – как единомышленник, даже сообщник. Снова положив фотографии на стол, Хулия загасила сигарету в тяжелой бронзовой пепельнице работы Бенльюэра и уселась за пишущую машинку.

масло, дерево. Фламандская школа. Датировано 1471 годом.

Автор: Питер ван Гюйс (1415–1481).

Основа: три дубовые плашки, соединенные встык на полушипах.

Размеры: 60×87 см. (Все три плашки одинаковых размеров: 20×87.) Толщина доски: 4 см.

укрепление не требуется. Повреждений от насекомых не наблюдается.

Состояние красочного слоя:

сцепление и прилегание слоев хорошие. Изменений цвета нет. Наблюдаются возрастные трещины, однако отслоений нет.

Состояние поверхностной пленки:

следов выпотевания солей, пятен сырости нет. Наблюдается чрезмерное потемнение лака вследствие окисления, слой необходимо заменить.

Из кухни донесся свист кофеварки. Хулия поднялась и пошла налить себе кофе – большую чашку, без сахара и без молока. Через минуту она вернулась, неся чашку в одной руке, а другую, мокрую, вытирала о свободный мужской свитер, надетый поверх пижамы. Легкое нажатие указательного пальца – и в студии, освещенной серым утренним светом, зазвучали первые ноты концерта для лютни и виолы д’аморе Вивальди. Хулия, отхлебнув глоток крепкого горького кофе, который обжег ей кончик языка, снова села за машинку и, упершись босыми ступнями в ковер, продолжила печатать.

Результаты обследования с помощью ультрафиолетовых и рентгеновских лучей:

значительных более поздних изменений и подправок не выявлено. При просвечивании рентгеновскими лучами обнаружена закрашенная надпись той же эпохи, готическим шрифтом (фотокопии рентгеновских снимков прилагаются). При обычных способах обследования надпись не обнаруживается. Она может быть открыта без ущерба для картины путем снятия верхнего красочного слоя в том месте, где она находится.

Вынув лист из каретки пишущей машинки, Хулия вложила его в конверт вместе с двумя фотокопиями, затем допила еще горячий кофе и собралась выкурить еще одну сигарету. Прямо напротив нее, на мольберте, перед дамой у окн, поглощенной чтением, двое игроков продолжали шахматную партию, длившуюся уже пять веков. Питер ван Гюйс выписал ее столь мастерски и детально, что фигуры – так же, как и остальные изображенные предметы, – казались объемными и словно бы выступали из плоскости картины. Ощущение реальности было настолько сильным, что вполне обеспечивало эффект, к которому стремились старые фламандские мастера: вовлечь зрителя в мир картины, убедить его, что пространство, откуда он ее созерцает, является продолжением пространства внутри ее – как будто картина есть часть действительности, а действительность есть часть картины. Этому еще более способствовало окно в правой части композиции – из него открывался вид на какие-то дальние дали, представлявшие глубокий задний план изображенной сцены, – и круглое выпуклое зеркало на стене слева, отражавшее фигуры играющих и шахматный столик в том ракурсе, в каком их видел бы зритель, созерцающий картину, то есть находящийся перед ней. Таким образом создавалось удивительное впечатление: окно, комната и зеркало оказывались в некоем едином пространстве. Как будто сам зритель, подумалось Хулии, находится там, в этой комнате, между играющими.

Поднявшись, она подошла к мольберту и, скрестив руки на груди, снова принялась рассматривать картину. Долго простояла она так, почти неподвижно, лишь время от времени поднося к губам сигарету, чтобы сделать новую затяжку, и щуря глаза от дыма. Игроку, сидевшему слева, можно было дать лет тридцать пять. У него были каштановые волосы, подстриженные, по средневековой моде, на уровне ушей, и тонкий с горбинкой нос. Весь его облик выражал глубокую сосредоточенность. Узкое, довольно длинное одеяние было написано яркой киноварью, удивительно сохранившей сочность и живость цветов, притушить которые не удалось ни прошедшим векам, ни потемневшей от окисления пленке лака. На груди мужчины висела цепь ордена Золотого Руна, на правом плече блестела изящная, филигранной работы застежка, выписанная с такой тщательностью, что глаз улавливал даже искорки и переливы украшавших ее драгоценных камней. Левым локтем мужчина опирался на стол, рядом с шахматной доской покоилась и кисть его правой руки, державшей в приподнятых пальцах, видимо, только что отыгранную фигуру – белого коня. Возле головы игрока виднелась надпись готическими буквами – по всей вероятности, его имя: FERDINANDUS ОST. D.

Другой мужчина – на вид лет сорока – был худощав и черноволос. На виске, у высокого ясного лба, можно было разглядеть тончайшие, как нити, мазки – точнее, штрихи, нанесенные свинцовыми белилами. Эта седина и сдержанное, даже несколько суровое выражение лица придавали ему вид человека, не по летам умудренного и закаленного тяготами жизни. Спокойный, благородный профиль, в отличие от богатых придворных одежд первого игрока – простой кожаный панцирь, а поверх него – латный воротник из блестящей полированной стали, указывающий на то, что их хозяин – воин. Опершись скрещенными руками на край стола, склонившись над доской ниже, чем его соперник, рыцарь внимательно вглядывался в расположение фигур, казалось, он был поглощен игрой до такой степени, что не замечал ничего вокруг. Легкие вертикальные морщинки на его лбу говорили о глубокой сосредоточенности, словно трудная задача, которую ему предстояло решить, требовала максимального напряжения мысли. Над его головой стояло: RUTGIER AR. PREUX.

Дама сидела в отдалении, у окна. Ее фигура вытянутых пропорций располагалась в глубине «картинного» изобразительного пространства. Черный бархат платья, благодаря искусному использованию богатой гаммы серых и серебристых полутонов, казался настолько реальным, а его складки – настолько объемными, что их хотелось потрогать. С не меньшей реалистичностью художник выписал и сложный орнамент ковра, трещинки и глазки потолочных балок и плитки, покрывавшие пол. Наклонившись поближе к картине, чтобы в полной мере оценить тщательность и тонкость письма, Хулия всматривалась в нее, испытывая то особое восхищение, которое чувствует настоящий мастер перед произведением другого мастера. Лишь художник уровня ван Гюйса способен был так написать черное платье: лишь немногие осмелились бы так обыграть этот цвет, основа которого – отсутствие какого бы то ни было цвета. Он выглядел настолько осязаемым, что, казалось, ухо улавливало легчайший шорох бархата о маленькую скамейку для ног с подушечками из тисненой кожи.

Взгляд Хулии остановился на лице женщины. Оно было красиво и очень бледно, как того требовали вкусы той эпохи, пышные белокурые волосы, гладко зачесанные на висках, спрятаны под легким, почти прозрачным, белым покрывалом. Из широких рукавов платья выглядывали руки, обтянутые светло-серым узорчатым шелком. Длинные тонкие пальцы держали книгу – Часослов. Падающий из окошка свет играл на металлической застежке книги и на единственном украшении этих изящных рук – золотом кольце. Глаза женщины – можно было догадаться, что они голубые, – были опущены, придавая ее лицу выражение скромной и безмятежной добродетели, столь характерное для всех женских портретов того времени. Поток света, льющийся из окна, и другой, отраженный в зеркале, мягко обрисовывали женскую фигуру, словно включая ее в то же самое пространство, в котором находились оба игрока, но одновременно она казалась как будто отстраненной, отдаленной от них: это впечатление создавалось несколько иным, чем у них, ракурсом и более акцентированной игрой теней. Надпись возле головы женщины гласила: BEATRIX BURG. OST. D.

Отступив на два шага, Хулия еще раз окинула взглядом всю картину. Да, без сомнения, то был подлинный шедевр. Это подтверждали приложенные к ней документы, заверенные и подписанные экспертами. Что означало: на предстоящем в январе аукционе «Клэймор» она будет оценена достаточно высоко. А из-за таинственной надписи цена наверняка поднимется еще выше – особенно если снабдить фламандскую доску соответствующей исторической документацией. Десять процентов причитается «Клэймору», пять – Менчу Роч, остальное пойдет владельцу. За вычетом одного процента за страхование и гонорара за реставрацию и очистку картины.

Хулия разделась и нырнула в душевую кабину, не закрыв двери, чтобы шум воды не заглушал музыку Вивальди. Реставрация фламандской доски для выставления на продажу сулила ей неплохой заработок. Всего несколько лет назад закончив учебу, Хулия уже обладала солидной профессиональной репутацией и считалась одним из лучших художников-реставраторов, музеи и торговцы антиквариатом охотно и часто прибегали к ее услугам. Сама на досуге успешно занимавшаяся живописью, методичная, дисциплинированная, она пользовалась известностью как специалист, с глубоким уважением относящийся к оригиналу: такова была ее этическая позиция, которую разделяли далеко не все ее коллеги. Между всяким реставратором и произведением искусства, с которым он имеет дело в данный момент, возникает некая духовная связь – зачастую непростые отношения, разыгрывается ожесточенная, хотя и бескровная, битва между стремлением сохранить все как есть и желанием «обновить» свое детище. Хулия обладала редким даром никогда не забывать главного принципа: ни одно произведение искусства не может быть возвращено к своему первоначальному состоянию иначе, как ценою нанесения ему более или менее серьезного ущерба. По мнению Хулии, следы старения, патина, даже некоторые изменения цвета красок и лаков, повреждения, подправки со временем становились частью данного произведения, не менее важной, чем оно само. Возможно, благодаря этому картины, которые она реставрировала, выходя из ее рук, поражали не броской яркостью красок, якобы присущей им изначально (Сесар называл «обновленные» таким образом картины «размалеванными куртизанками»), а деликатностью, с какой за следами пронесшихся годов или веков признавалось право на существование в качестве неотъемлемой части единого целого.

Хулия вышла из душа, завернувшись в халат с капюшоном, капли воды с мокрых волос стекали ей на плечи, закурила пятую за это утро сигарету и там же, перед картиной, начала одеваться: туфли на низком каблуке, коричневая юбка в складку, кожаная куртка. Потом, удовлетворенно оглядев свое отражение в венецианском зеркале, снова обернулась к двум суровым шахматистам на картине и задорно подмигнула им – безо всякой, впрочем, реакции с их стороны: лица обоих как были, так и остались серьезными и сосредоточенными. Кто убил рыцаря. Эта фраза, загадочная и непонятная, продолжала вертеться в голове Хулии, пока она укладывала в сумку конверт со своей аннотацией к картине и фотографиями и когда, включив систему охранной сигнализации, дважды поворачивала ключ в замке. Quis necavit equitem. Что бы это ни означало, в ней должен быть какой-то смысл. Хулия шепотом повторяла эти три слова, спускаясь по лестнице и скользя пальцами по обшитым латунью перилам. Ее всерьез заинтриговали и фламандская доска, и надпись, однако дело было не только в этом. Что-то тревожило ее, вызывало смутный, необъяснимый страх. Как тогда, когда, еще маленькой девчушкой, поднявшись на самый верх лестницы своего дома, она собирала всю храбрость, чтобы заглянуть в дверь темного чердака.

– Ну разве он не прелесть? Настоящее кватроченто! [2]

Говоря это, Менчу Роч имела в виду вовсе не картину, выставленную в носящей ее имя художественной галерее. Ее светлые, чересчур сильно подведенные глаза были устремлены на широкие плечи Макса, разговаривавшего у стойки кафетерия с каким-то знакомым. Макс – метр восемьдесят пять роста, мускулистая спина спортсмена-пловца под отлично скроенным пиджаком – носил длинные волосы, заплетенные на затылке в косичку, перехваченную темной шелковой ленточкой, движения его были медленны и плавны. Менчу окинула его оценивающим взглядом и, прежде чем коснуться губами края запотевшего бокала с мартини, улыбнулась по-хозяйски удовлетворенно. Макс был ее последним любовником.

– Настоящий Кватроченто, – повторила она, смакуя одновременно и слова, и напиток. – Он похож на эти чудесные итальянские бронзовые скульптуры, ведь правда?

Хулия не слишком охотно кивнула. Они дружили давно, но ее до сих пор не переставала удивлять эта способность Менчу извращать все, что имело хотя бы отдаленное отношение к искусству.

– Любая из этих скульптур – я имею в виду оригиналы – обошлась бы тебе намного дешевле.

Менчу цинично улыбнулась.

– Ты хочешь сказать – дешевле, чем Макс? Это уж точно, можешь не сомневаться. – Она драматически вздохнула, прикусывая маслину из мартини. – По крайней мере, Микеланджело изображал их в чем мать родила. Ему не приходилось одевать их при помощи кредитных карточек.

– Тебя никто не заставляет оплачивать его счета.

– В этом-то и весь кайф, золотко. – Менчу томно, театрально взмахнула ресницами. – В том, что никто меня не заставляет. Вот так-то.

И она допила свой бокал, старательно оттопыривая мизинец. Впрочем, она делала это нарочно, напоказ, словно дразнясь. Менчу было уже за сорок (даже более того: ближе к пятидесяти, чем к сорока), однако возраст не охладил ее живейшего интереса ко всему, что касалось секса. Она ощущала его присутствие во всем – даже в самых незначительных деталях произведений искусства. Может быть, поэтому ей удавалось относиться к мужчинам с той же хищной расчетливостью, с какой она оценивала перспективность предлагаемых ей картин. Среди своих друзей и знакомых хозяйка галереи Роч пользовалась репутацией женщины, которая никогда не упускала случая прибрать к рукам заинтересовавшие ее картину, мужчину или дозу кокаина. Она все еще могла считаться достаточно привлекательной, хотя, разумеется, трудно было не заметить того, что, в силу ее возраста, Сесар язвительно именовал «эстетическими анахронизмами». Менчу решительно не желала стареть хотя бы потому, что ей абсолютно не улыбалась подобная перспектива. И в качестве защитной меры, а возможно, и некоего вызова самой себе она намеренно старалась казаться вульгарной – во всем, от макияжа и одежды до выбора любовников. В подтверждение своей идеи о том, что торговцы произведениями искусства и антиквариатом – всего лишь старьевщики более или менее высокой квалификации, она изображала эдакую простецкую, грубоватую дамочку, даже не претендующую на «интеллигентность» (что никак не соответствовало действительности), приводя в недоумение людей, которые сталкивались с ней впервые, и открыто насмехаясь над тем кругом более или менее избранных, где проходила ее профессиональная жизнь. Она разыгрывала эту роль с той же естественностью, с какой утверждала, что самый сильный оргазм в своей жизни испытала, мастурбируя перед репродукцией «Давида» Донателло, напечатанной в таком-то каталоге под таким-то номером. Сесар со свойственной ему утонченной, почти женской, жестокостью отзывался об этом эпизоде как о единственном в жизни Менчу Роч проявлении действительно хорошего вкуса.

– Так что мы будем делать с ван Гюйсом? – спросила Хулия.

Менчу снова взглянула на фотокопии рентгеновских снимков, лежавшие на столике между ее бокалом и чашечкой кофе подруги. Веки Менчу были густо намазаны голубыми тенями того же оттенка, что и чересчур короткое голубое платье. Хулия безо всякого ехидства подумала, что Менчу, наверное, была действительно красива лет двадцать назад. И ей шел именно голубой.

– Пока не знаю, – отозвалась Менчу. – «Клэймор» берется выставить его на аукцион так, как есть… Надо бы выяснить, как повлияет эта надпись на цену.

– Ты как считаешь?

– Я просто в восторге. В любом случае ты, сама того не зная, попала в точку.

– Переговори-ка ты с владельцем.

Менчу сунула снимки обратно в конверт и закинула ногу на ногу. Двое молодых людей, пивших аперитив за соседним столиком, тут же начали украдкой засматриваться на ее бронзовые от загара ляжки. Хулия раздраженно повела плечом. Обычно ее забавляло то, с какой откровенностью Менчу испытывала на мужской части публики свои спецэффекты, но порой ей начинало казаться, что та слишком уж перебарщивает. Неподходящее время – Хулия взглянула на циферблат квадратной «Омеги», которую носила на левом запястье с внутренней стороны, – чтобы выставлять напоказ нижнее белье.

– Да с владельцем-то проблем никаких не будет, – усмехнулась Менчу. – Это чудный, милый старикашка в инвалидной коляске. И если из-за надписи на его доске ему перепадет больше того, на что он рассчитывал, то он будет просто счастлив… Он живет с племянницей и ее мужем. Вот уж настоящие пиявки!

Макс у стойки продолжал беседовать с приятелем, однако, время от времени вспоминая о своих обязанностях, оборачивался к Менчу и Хулии, чтобы послать им ослепительную улыбку. Кстати о пиявках, подумала Хулия, но тем не менее не стала говорить этого вслух. Это вряд ли задело бы Менчу, относившуюся ко всему, что связано с мужчинами, с прямо-таки восхитительным цинизмом, но Хулия обладала верной интуицией в отношении того, что стоит говорить, а чего не стоит, и эта интуиция не позволяла ей заходить слишком далеко.

– До аукциона два месяца, – проговорила она, игнорируя улыбки Макса. – Очень небольшой срок, если считать, что мне придется снять лак, раскрыть надпись и наложить новый слой лака… – Она задумалась. – А еще собрать документацию по картине и персонажам да написать отчет… Времени уйдет много. Нужно бы поскорее получить разрешение от владельца.

Менчу кивнула. Ее легкомыслие не распространялось на профессиональную сферу: уж тут-то она становилась умной и предусмотрительной, как ученая крыса. В данной сделке она выступала в роли посредника, поскольку хозяин ван Гюйса не был знаком с механизмами рынка. Это она вела переговоры об аукционе с мадридским филиалом фирмы «Клэймор».

– Я позвоню ему сегодня же, – сказала Менчу. – Его зовут дон Мануэль, ему семьдесят лет, и ему безумно нравится общаться, как он говорит, с такой красивой женщиной, которая прекрасно разбирается в деловых вопросах.

– Тут есть еще один момент, – снова заговорила Хулия. – Если надпись имеет какое-то отношение к истории персонажей картины, «Клэймор» сыграет на этом – увеличит стартовую цену. Ты можешь раздобыть еще какие-нибудь полезные для дела документы?

– Вряд ли что-нибудь существенное. – Менчу покусала губы, припоминая. – Да, вряд ли. Я ведь тебе все передала вместе с картиной. Так что теперь твоя очередь попотеть, детка моя.

Хулия открыла сумочку и долго копалась в ней – значительно дольше, чем требуется для того, чтобы найти пачку сигарет. Наконец, медленно вытянув сигарету, она подняла глаза на Менчу:

– Мы могли бы проконсультироваться с Альваро.

Менчу вскинула брови.

– Ну, знаешь ли, – пробормотала она, – от таких шуточек можно запросто превратиться в каменный столб, как жена Ноя, или Лота, или как там звали этого идиота, который маялся дурью в Содоме. Или в соляной, а не в каменный? Черт их там разберет… В общем, потом расскажешь. – Она даже охрипла от предвкушения захватывающих и пикантных подробностей. – Потому что ведь вы с Альваро…

Она оборвала фразу на полуслове, придав своему лицу озабоченное, преувеличенно печальное выражение. Это случалось всякий раз, когда речь заходила о чужих проблемах: Менчу доставляло удовольствие считать всех своих ближних без исключения слабыми и беззащитными в сердечных делах. Хулия невозмутимо выдержала ее взгляд, ограничившись замечанием:

– Он лучший специалист по истории искусства из всех, которых мы знаем. И интересует он меня исключительно в этом качестве.

Менчу изобразила на лице серьезное раздумье, затем сделала головой движение сверху вниз. Разумеется, это дело Хулии. Дело сугубо личное, из тех, которые полагается поверять исключительно своему «милому дневнику». Однако на месте Хулии она постаралась бы воздержаться от этой встречи. In dubio pro reo, как утверждает этот старый пижон Сесар, вечно щеголяющий своей латынью. Или не in dubio, a in pluvio?

– От Альваро я уже излечилась, даю тебе честное слово, – ответила Хулия.

– Есть такие болезни, детка моя, от которых не излечиваешься никогда, – категорически возразила Менчу. – А один год – это, считай, ничего. Помнишь, как в том танго у Гарделя?

Хулия не смогла удержаться от иронической усмешки, адресованной самой себе. Год назад закончился ее более чем двухлетний роман с Альваро, и Менчу была в курсе событий. Более того: именно она, сама того не желая, произнесла когда-то окончательный приговор. В общем-то, она просто попыталась разъяснить Хулии обычную тенденцию развития подобных связей. «В конце концов, детка моя, женатый мужик почти всегда остается со своей благоверной», – сказала она. Может, не совсем такими словами, но сути дела это не меняло. «Исход битвы, видишь ли, решают все-таки годы, заполненные стиркой носков и рождением детей. Просто они все таковы, – закончила Менчу между двумя вдохами кокаина. – В глубине души у каждого из них сидит прямо-таки омерзительная верность своей законной юбке. Апчхи! Сукины дети».

Хулия выдохнула густую струю дыма и, снова взявшись за свою чашечку кофе, принялась медленно допивать ее. Тогда все получилось очень горько и больно: эти последние слова, этот стук закрывающейся двери – и потом минуты, часы, дни, ночи… Такую же горечь и боль причиняли воспоминания. И те три-четыре случайные встречи в музеях или на конференциях, которые имели место за прошедший после расставания год. Оба вели себя безупречно: «Ты прекрасно выглядишь, надеюсь, все в порядке…» Ну и прочая чушь в этом роде. В конце концов, оба они – люди цивилизованные, объединенные не только не слишком долгим периодом общего прошлого, но и общим делом – искусством, составляющим предмет их профессиональной деятельности, пусть даже они и занимаются им с разных сторон. Люди с определенным жизненным опытом. Одним словом, взрослые.

От Хулии не ускользнуло, что Менчу наблюдает за ней с жадным интересом, чуть ли не облизываясь в предвкушении новых любовных коллизий, сулящих ей роль советницы по тактическим вопросам. Менчу всегда сетовала на то, что после разрыва с Альваро у ее подруги бывали лишь эпизодические, кратковременные сентиментальные истории, едва ли достойные даже воспоминаний. «Ты стала настоящей пуританкой, детка моя, – не уставала повторять она, – а это ведь так скучно! Тебе нужно что-нибудь новое, захватывающее, эдакий водоворот страсти…» С этой точки зрения, даже одно-единственное упоминание имени Альваро обещало интересные перспективы.

Хулия прекрасно понимала все это, однако раздражения не испытывала. Менчу – это Менчу, и такой она была всегда. Ведь не мы выбираем себе друзей: это они нас выбирают. Или порви с ними, или уж принимай такими, как есть. Это она тоже усвоила от Сесара.

Шах Фрейду. «Фламандская доска» Артуро Переса-Реверте

Во «Фламандской доске» есть все это и даже больше. Перес-Реверте поставил перед собой серьезную творческую задачу: создать детектив на стыке исторического, психоаналитического и шахматного полей. Исторический и шахматный аспекты — на поверхности и лежат в основе сюжета. Реставратор старинной картины, на которой изображены два играющих партию мужчины, обнаруживает скрытую (самим художником или кем-то другим?) интригующую надпись, и начинает расследование, уводящее в седую старину. Зачем все это надо? Чтобы повысить стоимость картины, ведь ее собираются продать на аукционе. Замечу в скобках, что я всегда предполагал, что аукционный бизнес — это грязный бизнес, но созданный автором герой-аукционист Пако Монтегрифо — это просто-таки квинтэссенция всего мерзкого, что есть в этом роде занятий.

Все бы хорошо, но тут вдруг начинаются убийства. Всплывает шахматная сторона вопроса. Есть некто, кто играет ту же партию, что и изображенные на картине люди. И всякий раз, когда он «съедает» фигуру, происходит что-то плохое. Главная героиня оказывается впутанной в очень сложную игру вокруг картины, где совершенно непонятно, кто друг а кто враг, пока этого кого-то не упрячут в тюрьму или не устранят физически. Убийца находится «в кадре» с самого начала романа, но вычислить его читателю будет не так просто. Еще одно замечание в скобках: не рекомендуйте роман серьезным шахматистам. Да, в книге много страниц посвящено анализу позиции и возможного развития событий на доске, но поверьте мне как сильному любителю: там больше натяжек, чем оправданных позицией ходов.

Казалось бы, причем тут психоанализ? Ну как же — надо же в заключительной исповеди преступника предложить нечто нетривиальное! Вот там и начинают раскладывать по полочкам мотивы преступления, и как по мне, тут особенно хорошо видны белые нитки, которыми сшит сюжет. Все мы и так хорошо знаем, что дорога в ад вымощена благими намерениями, но попытка автора придать тексту флер «тонкого психологизма» (как утверждают некоторые критики) выглядит запрещенным приемом.

В-целом, «Фламандская доска» — неплохое отпускное чтение. Роман не переворачивает сознание, не влюбляет в свой язык, и это, в-общем, нормально. Другой вопрос, что герои не особо располагают читателя к сопереживанию. Слишком уж малосимпатичными выглядят даже положительные персонажи: антиквар тут — гей, гений-шахматист слишком аутичен, галеристка ведет себя как дорогая шлюха, ну а про Пако Монтегрифо я уже писал выше. Лично мне в этой шайке любить было некого. Наверное, так и было задумано.